Глава 17. Скандал у постели больного.
К моменту приезда Оболонской в комнату на чердаке, где жил Александр Иванович, врач как раз закончил манипуляции по извлечению пули из раны и теперь занимался ее перевязкой.
В помещении стоял тошнотворный запах крови, коей была пропитана одежда и постель раненого. Подле кровати в ногах у друга на стуле примостился Волотов, который внимательно следил за действиями доктора. Дверь в комнату была не заперта, и потому Галина Григорьевна беспрепятственно попала внутрь.
От увиденной кровавой картины графине стало не по себе.
Она едва не потеряла сознание и, прислонившись спиной к стене, стала медленно оседать вниз.
Подобное поведение гостьи не осталось не замеченным доктором, и он обратился к Волотову:
-Павел Петрович! Кажется даме дурно! Не могли бы вы усадить ее на стул и достать нюхательную соль в моем саквояже. Как только закончу перевязку, сразу же примусь спасать хрупкое женское создание.
Обернувшись и увидев, бледную, как пасмурное небо, Оболонскую, офицер поспешил выполнить предписания врача.
После обильного вдыхания солей из чемоданчика доктора Галина Григорьевна почувствовала себя значительно лучше. Сознание, что было готово покинуть даму, довольно резко к ней вернулось. Все благодаря чудовищному запаху, доносившемуся из поднесенной к носу табакерки.
-Откройте окно! - коротко скомандовал Мориц, осматривая новую пациентку и старательно измеряя ей пульс.
После всех проведенных манипуляций лицо графини вернуло себе прежний румянец, а довольный доктор произнес:
-Ну, жить вы теперь будете!
Шутка оказалась неудачной, ибо подобные заключения врача навели Оболонскую на другие вопросы, что ее волновали.
-А...он? - спросила она, боясь услышать ответ, и кивнула в сторону раненого.
-Господину Фаронову весьма повезло, что пуля не задела плечевую кость. При правильном уходе прогноз вполне благоприятный. Хотя после того количества морфия, что пришлось ему дать, месье проспит ни один час. Я на столе оставлю рекомендации по поводу необходимых настоев. Надо будет послать кого то к аптекарю. И еще для выздоровления больному будет нужно обильное теплое питье и хорошее питание. Несмотря на тщательную обработку, в рану все же могла попасть инфекция. И я не исключаю возможность лихорадки. Тем не менее, всю помощь, которую можно было оказать, пациент получил в полном объеме. Остальное - в руках Господа.
-Спасибо вам, доктор! Не знаю, чтобы мы делали без вас! - горячо воскликнул Павел Петрович.
-Эх, мальчишки...Что с вас взять то?! Стоило оно того? - с вызовом спросил Мориц.
Волотов молчал, опустив голову.
-Ладно, я заеду завтра. Перевязку сделаю. А сейчас разрешите откланяться. Мне еще второго «героя» проведать надо и его царапину осмотреть, - сказал доктор на прощанье.
-Тушкевич ранен? - безучастно спросила Галина Григорьевна.
-Да. В руку. Ничего серьезного.
Оболонская молчала. Она смотрела на любимое и родное лицо, на его закрытые и слегка подрагивающие веки во сне, на разметавшиеся по подушке золотые волосы, вспоминая как называла когда то их копной соломы.
«Боже! Как же я люблю своего Сашку! Всей душой, сердцем! Как могла я так долго жить без него? А если...нет, не будет никаких если!» - мысленно убеждала себя Галина Григорьевна в благоприятном исходе сложившейся ситуации.
-Зачем? - тихо спросила она.
Волотов счел, что вопрос был адресован ему, хотя он более походил на вырвавшийся стон больной души.
-Он не хотел, чтобы ваше имя смели бесчестить такие, как Тушкевич.
Галина Григорьевна, нехотя, словно вспомнив что еще кто-то есть в комнате, усталым взглядом посмотрела в лицо нарушителю ее внутреннего траура.
-Вы были там?
-Я - один из его секундантов.
-Вы все знали и не остановили его! Почему вы не отговорили его? Почему? - вопрошала она с упреком, еле сдерживая слезы.
Волотов горько усмехнулся.
-Вы думаете я не пытался! Вы лучше меня должны знать, как Александр упрям.
Оболонская с интересом посмотрела на молодого человека, прикидывая в уме, что он может знать об их отношениях с Сашей. И тут же отогнала от себя мысль, что возлюбленный мог обсуждать пусть и с близким другом, столь личное и дорогое сердцу.
-Вы давно знакомы? - спросила графиня.
-Ни один пуд соли вместе съели. Мы воевали плечом к плечу. Саша, в тот день, когда я познакомился с ним, получил ранение...
Меньше всего Оболонской сейчас хотелось слышать о военных подвигах любимого человека. О тех страданиях, лишениях и ранениях, которые он перенес, чтобы получить дворянский титул. Ее сердце и душа просто не выдержали бы новой боли. Она и так голова была себя четвертовать за излишнюю холодности при разговоре в библиотеке.
«О Боже, лишь тебе известно, как мне хотелось поступить тогда против совести и чести! Но усилием воли я запретила себе и помышлять об этом. Тогда, казалось, что я поступаю верно. А теперь? Так то ты воздаешь мне по заслугам, Господи?», - продолжила душевное самобичевание графиня.
Она практически ненавидела себя за свою праведность, которая позволила совершить любимому человеку опрометчивый и безрассудный поступок.
-Ему нужен уход. Вряд ли, должную заботу можно организовать в столь чудовищной каморке, - недовольно поморщившись, графиня перебила балладу о военных подвигах, что пытался «пропеть» Волотов.
Павел Петрович улыбнулся собственной мысли, как все же женщины похожи друг на друга в своей практичности.
-Я собирался перевести Сашу к себе. Но он непреклонен и непременно желает «умирать», как он выразился, дома.
-Ужас! Что за нелепые мысли?!
Офицер с интересом рассматривал даму, о которой столько слышал, но практически ничего не знал. «Неприступная и жестокая праведница», - вот, что говорили о ней в мужской среде Петербургского общества.
«Неприступная — возможно, праведница — похоже на то, жестокая — нет! Все в ее манере, взгляде говорит о мягкости и нежности. А как она смотрит на Александра...Столько заботы, участия...Хотя, быть может, подобное впечатление обманчиво», - рассуждал Павел Петрович про себя.
Скрипнула дверь. И в нее вошел Оболонский. Графиня осталась равнодушной к появлению мужа. Она даже не обернулась в его сторону, когда он начал свою речь:
-Здравствуйте, сударь. Позвольте представиться. Граф Оболонский Борис Михайлович.
-Bonsoir, monsieur.* Граф Волотов Павел Петрович, - не остался в долгу офицер.
-Мы с женой только что узнали о произошедшем и хотели выразить искреннюю благодарность за весьма благородный поступок. Жаль, что «виновник» находится без сознания.
-Он спит, - уточнил Волотов, -Мы как раз с вашей супругой говорили о необходимом уходе...
-Да. И потому я считаю, что лучшим выражением благодарности с нашей стороны будет оказание посильной помощи в заботе о раненном. Думаю, в нашем доме мы сможем обеспечить должный уход, - с вызовом, глядя в глаза мужу, сказала Оболонская.
Борис Михайлович не узнавал жены. Он даже несколько растерялся от подобной дерзости и поперхнулся собственными словами.
-Мне кажется такое участие несколько не уместно в данном случае, - робко попытался возразить супруге граф.
-Ах, я забыла. Свет не одобрит столь гуманный христианский поступок?! - с явным сарказмом произнесла Оболонская.
-Мне кажется, что подобное поведение, Галина Григорьевна, в присутствии совершенно постороннего лица не делает вам чести, - с достоинством произнес граф.
-А ваше? Мало того, что вы не способны защитить мое честное имя от посягательств личностей вроде Тушкевича, так еще и смеете считать непозволительным проявить заботу о человеке, который рисковал вместо вас жизнью? Так? Можно полюбопытствовать, как же должно отблагодарить человека в подобной ситуации, чтобы это одобрило ваше «богобоязненное» и «святое» Петербургское общество? - Галина Григорьевна не хотела больше молчать, она говорила зло, с вызовом, словно бросая обвинения в лицо мужу.
Мысль, что она может навсегда потерять самое дорогое в жизни, заставляла идти на все. Чтобы не говорил муж, как бы не противился и на какие жертвы не пришлось бы пойти, но она поставит Сашу на ноги. Если надо будет и в преисподнюю отправится ради этой цели, а уж на мнение света и желания супруга плевать она хотела. В его интересах придумать историю, объясняющую причины подобного поведения полоумной жены. Галине Григорьевне же было все равно. Впервые в жизни, даму не заботила собственная репутация.
Волотов почувствовал себя лишним во время откровенной семейной сцены и испросил дозволения оставить Фаронова на их попечение, пока он покурит.
-Вы действительно собираетесь перевести этого человека в наш дом? - не унимался шокированный Борис Михайлович.
-Да! А если вас подобное не устраивает, то думаю свет более воодушевит история, при которой я буду ночевать в сей чудной каморке наедине с бравым офицером. Как считаете?
-Вы сошли с ума! Галина Григорьевна, что с вами происходит? Объясните на милость. Ваше поведение...
-Давайте оставим мое поведение в покое, ибо я, как преданная жена, спрашиваю вас о том, какой вариант для вас предпочтителен? Да и хотелось бы уточнить, что я в любом случае буду заботиться о человеке, защищавшем мою честь!
И Оболонский уступил:
-Хорошо. Ваш дрожайший офицер останется в нашем доме, но лишь пока его жизни будет что то угрожать. Не более того.
Галина Григорьевна была довольна выигранным «сражением».
-И еще, если вы хоть раз впредь позволите себе подобное поведение...
-Борис, простите меня, - сказала Оболонская голосом полным сожаления.
Теперь графиня искренне раскаивалась за резкость, что проявила с мужем. Снова муки совести разрывали на части душу.
Пока она не видела супруга, пока в пылу ссоры он смотрел на нее недружелюбно, Галине Григорьевне казалось исключительно правильным решение, принятое ей. Но стоило мужу посмотреть на нее с благоговением, своим молящим взглядом, коем более принято смотреть на иконы...Вся решимость испарялась без следа.
Оболонская все чаще ощущала себя, словно в жерновах. Отчасти она была благодарна мужу за все то доброе, что было сделано ради нее. Но в то же время ненавидела всем сердцем, как преграду на пути к желанному счастью.
Разум графини, словно весы, то клонился в одну сторону, то под тяжестью обстоятельств принимал совсем иную. Все эти колебания здорово отравляли жизнь несчастной.
В сердце же давно поселился морс из жалости и ненависти к собственному мужу, приправленный любовью к Сашке. Какой из компонентов в гремучей смеси одержит верх, Оболонская даже предположить боялась.
Казалось, Волотов и удивлен не был принятым супругами решением. Он с интересом рассматривал графиню, будто она редкая диковинка в Кунсткамере.
Собравшиеся довольно долго обсуждали, как лучше раненого перенести в карету. К этим баталиям даже успел присоединиться вернувшийся из церкви Тимофеев.
В итоге, соорудив носилки из поручных средств и задействовав слуг хозяйки комнаты, Волотов и Тимофеев перенесли друга в экипаж.
Лишь Борис Михайлович не принимал участия в погрузке раненого тела в карету. Он был раздосадован и зол, молча наблюдая, как дорогая обивка приходит в негодность. Кое-где «грузчики» умудрились измарать ее кровью.